Глава третья

Студенческая жизнь

С нами по соседству жили российские немцы, у них было три дочери. С одной из них мы дружили, её тоже звали Катя. Получалось – Катя в квадрате! Сейчас она тоже живёт в Германии, но далеко от меня, поэтому мы только перезваниваемся.

Так вот, мама Кати, по профессии, швея-закройщица и работала в ателье. Я часто заказывала у неё вещи, которые сама моделировала на бумаге. Тётя Лиля – так звали Катину маму – говорила: «Как жаль, что у нас в городе нет возможности выучить тебя на модельера, у тебя бы это получилось».

Пришло время и мне выбирать профессию. Мой старший брат выучился на электрика (его увлечение проводами не прошло даром) и уже вернулся из армии. Второй брат стал экскаваторщиком, потому что всегда любил технику, и его призвали в армию. Мой круг общения был очень узким, не с кем было посоветоваться, но заведующая библиотекой как-то дала мне газету со словами: «Катерина, у нас в городе открывается новое училище лёгкой промышленности, там будут обучать художников-живописцев для фарфорового завода. Думаю, это тебе как раз подойдёт». Конечно, это не модельер женской одежды, подумала я, но эту возможность надо использовать.

Переходный возраст – нелёгкий период для любого ребёнка, а также родителей. В это время, когда я пишу книгу, переходный возраст у моего сына. Бывает нелегко, но мы находим общий язык, с дочерью было гораздо труднее. Если у здоровых детей начинают появляться комплексы из-за прыщей, толстых или худых ног, длинных носов, то что говорить обо мне как о подростке! Конечно, были взрывы эмоций, перепады настроения, приходили всякие мысли: «Почему все могут жить, как им хочется, а я – нет?! За что именно мне всё это наказание?!»

Помню, когда я была маленькой и проходила мимо бабушек, сидевших на лавочках, они тихо говорили: «Ах, бедный ребёнок! И за что её Бог наказал…» Поэтому, если я думала о Боге, то только с тайной ненавистью. Я пыталась себя жалеть, но это только засасывало в какую-то тёмную яму, и было нестерпимо больно в душе. Будучи практичной натурой, я понимала, что в этом нет никакого смысла. Даже наоборот, чтобы выбраться из этой ямы и обрести кое-какое душевное равновесие, нужно время и много сил.

И тогда я избрала другую тактику: стала жёстко и требовательно относиться к себе, без всякой жалости. Я запретила себе жаловаться и плакать, что, к сожалению, осталось у меня до сегодняшнего дня. Если спросить моих детей, то они ответят, что ни разу не видели, чтобы их мама плакала. Я ни в коем случае не хочу сейчас сказать, что это хорошо и думаю, что иногда плакать даже полезно.

Жёсткое отношение к себе вылилось в то, что я не была способна жалеть и понимать других. Когда человек жесток и требователен к себе, то он такой же и по отношению к другим людям. Я думала так: «Как плохо мне, ни одному человеку вокруг меня не плохо. А я – ничего, жива и даже весела. Ничего, не перемрёте и вы! Всё ваше нытьё – ничто по сравнению с тем, что мне нужно терпеть каждый день».

Моя сила воли становилась железной, и уверенность в том, что только я сама буду тащить себя по жизни, возрастала. Думаю, это была защитная тактика. Ведь не было отца, который бы заботился обо мне, с которым бы я могла чувствовать себя защищённой. Хотя надо сказать, что за всю жизнь у меня так и не было чувства защищённости от сильного пола. Слава Богу за то, что Он может быть любящим Отцом, и Братом, и Другом.

Конечно, у меня была заботливая мама, но она сама часто находилась в подавленном состоянии. Ей приходилось заботиться о нас, троих детях. Мальчишки были заняты своими делами, второй брат вообще ушел от нас в 16 лет, одержимый только противоположным полом, но, к счастью, продолжал учиться. У мамы голова шла кругом, а рядом с ней – никого, на кого она могла бы опереться.

Помню, когда мне было 13 лет, я захотела проколоть уши. Маме не понравилась эта идея, и пока её не было дома, я сама, перед зеркалом, проколола себе уши простой швейной иглой. Когда она вернулась домой, то была в шоке. Потом она уже была осторожна с запретами, зная, что это меня ещё больше подстегнёт на какую-нибудь выходку.

У братьев в то время появился интерес к современной музыке. Помню магнитофоны с бобинами и проигрыватели с пластинками. Они любили «Битлз», «Бони Эм», «Абба», конечно, русских певцов тоже. На чехлах от пластинок красовались большие портреты Аллы Пугачёвой, с её макияжа я научилась краситься.

Временами я погружалась в чтение, очень любила французские романы, дворцовые интриги, мне нравились манера общения, тонкий юмор этих героев. Помню, читая Виктора Гюго, я не расчёсывалась несколько дней и мой старший брат шутил: «Всё понятно, у Катерины опять копна на голове, а в копну воткнуты карандаши – значит, она снова вцепилась в своих французов!»